* * *

Я себе построил – вот
Философский пароход.
На него я сел философ,
На него я сел художник,
На него я сел поэт.
Больше мест свободных нет.
Сам подняться не могу,
Остаюсь на берегу.
От меня уходят «я»
В неизвестные края.

* * *

В детстве солнце из-под ресниц
Расцвело веерами радуг.
Для чего в вереницу лиц
Вдруг душа затесаться рада?

И куда позвал этот свет?
За каким увязаться следом?
Проповедан Новый завет,
Но себе я не проповедан?

Что мне голос тогда сказал?
Ведь теперь до конца не вспомнить
Предзакатно горящий зал
Как и клятву что-то исполнить.

Покоряются темноте,
Зажимаются звёзды в точки.
Растворяются в пустоте
Нераскрытого смысла почки.

Не получится на весу
Улыбнуться и ужаснуться…
Как, скажите, надо заснуть,
Чтоб наверно уже проснуться?

* * *

Троллейбус заунывной нотой
Нас разбудил в шестом часу
И вскоре замолчал, но что-то
В уме оставил на весу.

Найти предмет подобный трудно,
Такого может больше нет –
Когда по неподвижным струнам
Скользит звенящий инструмент.

У человека близкий только
Эксплуатации режим –
И нас уносит сила тока
Под напряжением большим.

Ты на дорожках бесконечных
Искри, работай и дури,
Играй, играй на струнах внешних,
И вой при этом изнутри.

* * *

А я не знаю, что такое мысль.
С конвейера соскочит, как игрушка,
Из континента выдавится мыс,
И высветится айсберга верхушка.

Владеет хаос магмой и углём,
Породы подминает, поднимает.
Как катеты сошлись прямым углом
Над головой, он сам не понимает.

Вдруг оживёт, на острие резвясь,
Казавшееся древнею подделкой.
Так мысль, что по древу растеклась,
В двадцатом веке обернулась белкой.

* * *

Днём отсвечивает златом,
Серебром манит во мгле
Шар с четвёркой циферблатов,
Шар на ратуше-игле.

Так никто и не ответил,
Как я площадь ни просил:
Кто часов на башни вертел
Механизм водрузил?

Все прохожие спешили.
А часы ползут – не врут! –
Незаметно вниз по шпилю
Как по шпаге сочный фрукт.

Гравитации пружина
Посылает стрелки в путь –
Мягко, но неудержимо
Кольца времени сомкнуть.

Перед фатумом бесстрашный,
Город век закончит свой
В день, когда часы по башне
Доползут до мостовой.

* * *

На короле красуется корона,
А у ферзя вращается фреза.
Быть никогда уверенным нельзя,
Что он тебе не нанесёт урона.

Вы с ним над картой – двигаться с е2
На е4 принято решенье.
Он невзначай коснётся вашей шеи,
И всё, и покатилась голова.

Гадают лопоухие умы,
И хоботы вытягивают сэры:
«Нет, господа! Так кто же мы – слоны?
Иль гвардии, простите, офицеры?..

Где наша легкокрылая ладья?..
Когда тура, то круглой быть невредно...
А пешки – что же, кегли для битья?
Или печати поступи победной?»

И только конь над всеми молча ржёт.
Он «гэ» своё в конюшне не оставил –
Врагов да и соратников обставил,
Гэбэобразный совершив прыжок.

* * *

В недрах почты застревают письма,
Почтальонов охватила жуть.
Катастрофа кризиса нависла –
Слишком долго адресаты ждут.

Есть реформа – марки круглой формы!
Лишь они спасти сумеют связь.
Разбросают писем миллионы,
Резво шестерёнками крутясь.

Ёрзая, квадратные бумажки
Истирали без толку зубцы.
А теперь – свободно, без затяжки
Почта полетит во все концы!

* * *

Механизмы

Нам нужна в этом мире подмога,
Чтоб земля не ушла из-под ног.
Механизмов придумано много.
Для поднятия тяжести – блок.

Что всегда вышибается клином,
Предки клином давно нарекли,
А в костре, термостате старинном,
И морковку, и мясо пекли.

Чтоб напиться, имеется ворот,
Для прижатия плинтуса – винт.
Для побега из области – город,
Раз тоску невозможно сдавить.

Для завала щебёнкою – кузов,
Поддержания свежести – душ.
Есть рычаг для движения грузов,
Ну, и крест для спасения душ.

* * *

Чтоб верёвка стала целой,
Надо бантиком стянуть
Два обрывка – словно села
Бабочка передохнуть.
Дальше нежно, осторожно
Насекомое согнать.
Нет узла! Разрезать можно,
Невозможно развязать.

* * *

Время шло, но за долгий истории срок
Не глядело под ноги пока.
Между тем, на часах не завязан шнурок,
И болтаются стрелки шнурка.

Обнаружив, на бантик затянет концы,
Бесконечности узел создав.
Но тогда неподвижно застынут часы
И навеки настанет «всегда»!

Чтобы время за шагом печатало шаг,
Были эти шаги широки,
И свободно в грядущее шлёпал башмак,
Не затягивай стрелок шнурки.

* * *

Кубик крутится на крыше,
То быстрей, а то потише.
Двадцатью годами ране
На его подвижных гранях
Предприимчивые типы
Размещали логотипы.

Только что теперь Гекубе
Этот бестолковый кубик,
Раз горящие экраны
Эффективней для рекламы.
Говоря по правде, рад он.
«Стоп» шепнул и стал квадратом.

* * *

Тьма сгустилась. Для разведки,
Или может просто так,
Выползает из розетки
Электрический червяк.

Мелкой молнийкой сверкая,
Заскользит по потолку,
Никого не упрекая,
Не желая зла врагу.

Он ведь нами сильно сужен,
Загнан в дырочки стены.
Червячок нам очень нужен,
А ему мы не нужны.

Лишь тихонько шлёпнем кнопкой –
Он, скакнув в стеклянный шар,
Там сидит слепящей скобкой
Как прирученный пожар.

Но теперь – не так, как раньше.
Лампы всем купить легко,
Где, взамен крючков дрожащих,
Закипает молоко.

Червячки бегут по трапу –
Утомил столетний труд.
И накаливанья лампу
Скоро в прошлое сдадут.

* * *

Соединились отраженья,
И он почти на небесах –
Туманный город, что с рожденья
Сквозил на водяных весах,
Из камня камень вычитая
До идеала миража,
В каналах рафинадом тая
И в жидком зеркале дрожа.

Впусти в себя, ума гербарий,
Все монгольфьеры куполов,
Зверей моста и портик старый,
И эркер у пяти углов.
Великолепную колонну,
Собора мраморную зыбь
Сегодня я навек запомню,
Чтоб завтра навсегда забыть.

* * *

На небо телескоп направя,
Пытает звёзды астроном.
Но ни за что микроб в оправе
Не догадается о том,
Как ошибается жестоко,
Что это звёздный дикобраз
Сквозь линзы – только микроскопа! –
Иглою тычет в жадный глаз.

* * *

Под маской Дедушки Мороза
Своё лицо от мира скрыв,
Я знаю, рано или поздно
Со мной случится нервный срыв.

Меня увидя в ясном свете,
Вовсю обманщика кляня,
Заплачут взрослые и дети,
Поняв, что не было меня.

Но белки, и семейство зайца,
И лиственницы на ветру
Играть со мною не боятся,
Ведь им я никогда не вру.

* * *

Маринистам

Среди тем, непригодных для слов,
Это самая лишняя тема,
И на первом из синих холстов
Утонул поэтический демон.

И какая судьба этих строк?
Ведь и брёвна, как прутики, тощи,
Где несносен соленый поток,
Одуревший от собственной мощи.

Где и небо всего козырёк,
Что Нептун надвигает на уши.
Если душу свою уберёг,
Канонада уже не оглушит.

И когда после ночи борьбы
Из задетого солнцем тумана
Возникали слепые столбы
Нумибийского древнею храма,

Речь о мертвых никто не завёл.
В час угодного Богу обмана
В оскудевший матросский котёл
Попадала небесная манна.

А потом возвращались домой
Мимо скал в догорающем свете,
Тихий ветер, довольный собой,
Был как будто уже и не ветер.

Поднимаются из ничего,
Из целующих воду мгновений
Блик любой и любая из волн,
Не имея нигде повторений.

Разноцветные тряпочки стран
Застилая от нашего взора,
За границы невидимых рам
Разлилось Айвазовское море.

* * *

С одного холста по другим холстам лошадь Шагала,
Оставляя цветы своего хвоста, и было ей мало.

А влюблённых с квадрата и на квадрат пара летела,
На изломы земли приставать обратно всё не хотела.

Улыбаясь глазами из глубины, пела кобыла,
Залезая на стену с другой стены, и мало ей было.

И летела с квадрата и на другой пара влюблённых,
Не желая под кровом («нет, дорогой!») жить потаённо.

Ты оставил глаза на полях Европы, краской политых.
Никогда не догнать, не сожрать циклопам космополита.

Загорится вертепом любой сарай на закатный выплеск.
Раз заборы – это дороги в рай, то при чём здесь Витебск?

* * *

Трогедия – та пьеса, где друг друга
Все трогают. Но персонажей рвёт,
И оборот сценического круга
Вниз головою их перевернёт.
Аплодисменты, водка да икра,
Усталость сбросим способом знакомым.
Не легче ведь в комедии играть,
В массовке тел, сплетающихся комом?

* * *

Стрижи

Есть много птиц и гордых и чудесных,
Но всё же ближе к ангелам – стрижи,
Что циркулярно, быстро, бестелесно
Расцвиркивают неба этажи.

Они эфирны, никакого риска
Им нет врезаться в кроны и дома.
И юный стриж рождается из писка
Летящих параллельно пап и мам.

Так заглянуть не сможем высоко мы,
Куда малыш заносится, игрив,
Выклёвывая мелких насекомых
Из белых развевающихся грив.

Но вот эфирной жизни вышли сроки...
В траве у дома – демон, может быть? –
Напялив шутовской костюм сороки,
Готовился сражённого добить.

Я подоспел к нему, конечно, поздно,
Но не смогли б его спасти и вы.
Пока не стих, он по квартире ползал,
Беспомощный как лук без тетивы.

Но вдруг – сквозняк – товарищи незримы
Ворвались с писком: «что же ты, летишь?»,
И бросив перья, взмыл неуязвимый,
Невидимый, и вновь весёлый стриж!

* * *

Башня

Из неизведанного тащит
Какой его наружу пар?
Но из подвала вверх по башне
Ползёт, летит воздушный шар –
На встречу будущего с прошлым,
В трубе от взоров утаён.
И бесконечна цепь горошин,
Шаров таких же, как и он.

На встречу прошлого с грядущим
Стремится так же, как и все,
Но с одному ему присущим
Рисунком стрелок на лице,
Тем, что появится однажды
В иллюминаторе на миг.
И стрелок ижицы укажут
На чисел круглый воротник.

Икринка времени мгновенно
Успеет целым миром стать,
Взорвётся рыбиной-Вселенной
И в каплю скорчится опять,
Чтоб выйти через клизму шпиля,
Чтоб раствориться в небесах.
Чтобы признаться: я забыла
О пытке в башенных часах.

* * *

Когда коснулся синий куб
И рыжий с ним прямоугольник
Экрана мира, видим вдруг:
«Андрей Петрович – алкоголик».

А если плоскости достиг
Жемчужный тор в сияньи алом,
Тогда понятно в тот же миг:
«Сегодня пробки восемь баллов».

Так как же мы не устаём
Идти туда, где свет остынет,
Где истребляется объём,
Распавшись точками простыми?

Где вылупляется сова
Одна из девяноста граций
И так слипаются слова,
Что лучше б нам не просыпаться...

* * *

Нас поезд по прямой несёт,
И сосны мельтешат забором.
В просветах виден горизонт,
Ползущий за летящим бором.

Но если едем по дуге,
Деревья не имеют шанса –
Тогда уже быстрее мчатся
Дома в туманном далеке.

Вдруг появляется движенье,
Влекущее наоборот.
Жизнь закругляется, и вот –
Отсюда головокруженье.

На повороте из окна
Как мы не выпадем, старея?
Ведь месяц сутки обогнал,
А годы месяца скорее...

* * *

Дождей исчезла полоса,
Промытый воздух свеж и волен.
Кресты, расправив паруса,
Ушли с причалов колоколен.
И нас за ними увлекло –
На призрачном воздушном шаре
Увеличительным стеклом
Мы горизонты приближали.

Ушли туда, где звёзд глаза,
Испытывая волчий голод,
Стремятся зацепиться за
Крестом летящий к ним рангоут
И на бушпритах кораблей
Туманные прорезать бельма
На ликах чёрных королей
Лучистыми огнями Эльма.

Изменит тёмное нутро,
Войдёт материя в наряды.
Зло превращается в добро,
А нам-то этого и надо.
В той точке, где наведена
Планеты голубая лупа,
Жизнь поднимается со дна
Из тьмы космического супа!

* * *

Мне нравится поэт Артур Рэмбо,
Не ставший литератором-рабом.
Ведь если с небом прервано родство,
Поэту не поможет мастерство.

Словам свои отпущены срока,
Молчание – длиннейшая строка.
Иной с досады плачет и дрожит,
А надо просто до конца дожить…

* * *

Жил забытый поэт, что не спал по ночам,
Распухая от изобретений:
«Струи ливня тождественны Солнца лучам,
Заблудившимся в облачной тени.

Собираются вместе в двенадцать часов,
А ведь это не так уж и редко,
Табуреткины ножки – три стрелки часов,
Чтоб обрушилась вниз табуретка.

Вверх на солнечном шаре воздушном! Увы,
Под корзиной отвисшая луза –
Так к ночным небесам шар воздушный Луны
Тянет нас наподобие груза.

Гриб огромный – на мраморной ножке! И тот!
Неизвестная, видно, порода...
К ним, сгибая колонны в коленях, идет
Беспокойная мама-ротонда.

На лиловых болотах найдётся ответ,
Где откроется истина миру...»
Одного не придумал забытый поэт –
Как ему заплатить за квартиру.

* * *

Множитель

Пытались как-то жить полезнее,
Но это всё не в глаз, а в бровь.
Останется одна поэзия,
Одна останется любовь.
Дни продолжают извержение
Коктейлем блага и вреда,
Но лишь в поэзии решение.
Всё остальное – ерунда,
Что жизнью называться просится,
Хотя сама не такова.
Любовь как множитель выносится,
А то, что в скобках – трын-трава.